Дмитрий Спирин — о том, почему он распустил группу «Тараканы!» и выступил против войны.

Лидер одной из самых известных отечественных панк-групп «Тараканы!» Дмитрий Спирин сейчас находится в Будапеште. Продолжать музыкальную деятельность он не может (группа фактически запрещена в России) и не хочет. Если вся прежняя жизнь и прежние песни кончились тем, что русские ракеты атакуют украинские города, зачем нужна эта музыка?

— О прекращении концертной деятельности на территории РФ объявляют сейчас многие музыканты. Но ты пошел дальше и решил закрыть проект «Тараканы!». Это политически мотивированное решение?
— Изначально оно никакого отношения к политике не имело, а по итогу — да, из-за этого. Пару лет назад я понял, что выгораю, хочу уйти из группы и перестать быть публичным лицом. Но наступил пандемический 2020-й, сидя дома на самоизоляции, я неожиданно воспрял духом и написал цикл песен (во время карантинного акустического проекта «Дом №667», — прим. tarafany.ru), который вылился в двойной альбом «15». Я решил, что у нас открылось какое-то уже 32-е по счету дыхание, что все будет хорошо. А дальше наступил 2021-й, и нас стали душить.

— Ты имеешь в виду отмены и переносы концертов?
— Не только, но в первую очередь их. На 2021-й у нас был запланирован большой юбилейный тур, посвященный 30-летию группы. Он начал пробуксовывать уже в самом начале из-за пандемических ограничений, а потом по другим причинам, не связанным с пандемией. Начали работать какие-то тайные механизмы. В мае случилось два события: мне присудили административный штраф за призыв к несанкционированным митингам. Так власти трактовали моё видеообращение в поддержку Навального, хотя никаких призывов там не было. И почти одновременно московский промоутер сообщил о звонке откуда надо с настойчивой просьбой отменить наше выступление. 

Отмененных концертов становилось все больше. Пик пришелся на предвыборное время, конец августа — сентябрь. Промоутеры говорили: «Нам звонят, чтобы мы вас сносили перед выборами в Госдуму».

Мы думали, что это связано с нашей жесткой песней про обнуление (песня «Мой голос» была написана в 2008 году, но никогда прежде не издавалась, — прим. tarafany.ru). Но, как выяснилось позже, не только с этим. Потому что после выборов отмены продолжились. Нас просто капитально забанили, запретили. И мы не могли даже объяснить поклонникам, в чем истинная причина отмен. Это повлекло бы цепную реакцию в регионах: если на кого-то наехали, все принимают сигнал и тоже перестают иметь дело с этим артистом.

— Ты молчал почти год, надеясь спасти запланированные концерты, а их все равно не удалось спасти. 
— Это невероятно тяжело, хочется дать миру знать, что происходит на самом деле, что эти гады делают с нами, а нельзя. Часть слушателей писало нам что-то из разряда: «Отменили, потому что не продали билеты». Или: «Рекламу просрали». И мы даже не могли возразить.

Это не значит, что я совсем слился и перестал высказываться. Было много всякого другого антинародного и нацпредательского. Подписание петиций, интервью, посты, поддержка политзаключенных. Но прямо сказать, что нас прессуют, я не мог, и это дико бесило.

— Отменами и штрафом давление ограничилось?
— Были угрозы, были сигналы о возможном включении меня в список иноагентов, мне говорили, что наши соцсети мониторят, появились «черные списки», в которых мы тоже были. Я не хотел становиться иноагентом, не хотел садиться. Статья, которую мне вменили за Навального, предполагает, что за повторное нарушение наступает уголовная ответственность. А повторное нарушение можно припаять за что угодно, за любой пост, любое интервью. Непонятно, как в этой ситуации продолжать концертную и любую другую деятельность и могу ли я вообще находиться на территории РФ в таких обстоятельствах.

На нас давили со всех сторон: власти, промоутеры, публика. В коллективе уже начались разговоры на тему того, что: «Димон, может быть, тебе полегче как-то высказываться? Умерь пыл, прекращай критиковать власть». Когда я слышал такие предложения, у меня руки опускались, я переставал видеть смысл в своем существовании и существовании группы.

Я сказал: «Пацаны, наверно, надо расходиться, нас душат, нас вяжут по рукам и ногам». Было понимание, что нам никто больше в этой стране играть не даст, потому что сигналы приходили какие надо. 

— А еще был конфликт с поклонниками, о котором ты писал в соцсетях.
— Это не конфликт, это тотальное непонимание. Оно началось в 2015-м, когда мы сыграли антивоенный сет на фестивале «Нашествие». Уже тогда выяснилось, что значительная часть фанбазы не разделяет наших взглядов. Я прожил с этим семь лет, транслируя свои мысли об абсолютно разных вещах: от необходимости вакцинирования до поддержки Навального. И всякий раз получал такую волну хейта, что просто в оторопь бросало. Я не могу больше с этой аудиторией взаимодействовать, мне невыносимо больно, что нашими поклонниками считают себя люди, которые поддерживают войну. Я их развлекаю, пою им, отдаю им себя, а они потом пишут, что совсем другим образом поняли эти песни и, когда слышат, что я говорю в интервью или пишу в сетях, чувствуют себя обманутыми.

— Странно, у тебя же нету какого-то второго смысла, подтекста, как, скажем, у Гребенщикова. Как можно по-другому понять песню «Что я могу изменить?», если там все сказано прямым текстом: «Им мало денег, мало власти и территорий, / Им нужен враг, они не могут теперь без крови»?
— Просто берешь песню и вкладываешь в голову человека, который топит за «крымнаш» и ДНР/ЛНР, и оказывается, что тёмные силы, к которым обращается автор, — это украинцы. Пишешь одно, а люди слышат вообще другое. И есть другие, которые вообще не хотят никаких смысловых высказываний, только угар и веселуха. Мне кидают обвинение, что, типа, я изменился. Был веселым, прикольным, а потом зачем-то полез в политоту, стал мудаком, продался Навальному — вот это вот все.

— В своё время «Тараканы!» действительно были веселой группой с песнями про девочек и пиво. Но с тех пор ты прошел большой путь, изменился, многое понял.
— Это не я изменился, а страна вокруг нас. В девяностых концепт был такой: замшелый, перешедший на стадионы русский рок — это не наши бро, мы транслируем наши собственные эмоции, собственный рок, он уже не социальный, он не борется, а воспевает нормальную жизнь нормальных людей в нормальной стране, как нам тогда казалось. Мы видели, что страна с грехом пополам, с огромными издержками — да, бандитизм, да, бедность — но встала на путь, который ведет к свободам. Вернее, свободы уже были даны, и мы ими наслаждались, мы в них барахтались, мы были плоть от плоти этих свобод. Это было наше время, наша юность, шел слом старой системы, еще немного и, как нам представлялось, Россия станет не «совком», не «империей зла», а нормальной страной, где есть демократические свободы, можно говорить что угодно, петь что угодно, выглядеть как угодно.

А вместо этого пришли нулевые, страна потихоньку мутировала, скатывалась к тому, чем она является сейчас — агрессивным, обезумевшим, кровожадным государством, напавшим на братскую Украину. Я просто реагировал на это, и все.

— Когда в репертуаре «Тараканов!» впервые появилась социальная песня?
— Это песня «Прочь из этих мест», я сочинил ее в 2000 году, если не ошибаюсь. Путин уже появился на горизонте и подмигнул всем своим серым глазом, но ничего еще не предвещало беды. А я вдруг остро почувствовал, что в этой стране никогда ничего классного для таких пацанов, как я, не будет. Можно продаться, измениться, пойти на сговор с совестью, и тогда все будет, в принципе, норм. Но если просто оставаться тем, кто я есть, — нет.

И была сочинена песня с припевом: «Я хочу валить в те края, где можно жить, я хочу свалить прочь из этих мест». Мне вдруг отчетливо стало ясно, что с народом что-то не то, что люди не очень радуются демократическим свободам и либеральным ценностям. И в чудесное лазоревое пространство песен о девочках, бухле, тусовках и панк-роке пробралась первая социальная песня, это было 22 года назад. А дальше было много таких вещей. Весь альбом «Улица Свободы» об этом. 

— При всем своем свободолюбии и демократических взглядах ты не принимал участия в протестном движении. Помню, как год назад на шествии за Навального снимали клип на песню «Тараканов!» «…И ничего, кроме правды». Ты выглядел немного растерянным и признался мне, что первый раз в жизни на митинге.
— И последний, как оказалось. Я действительно все двадцать лет уличного протеста отмахивался, говорил, что есть более важные дела, выйду в следующий раз, я же протестные песни пишу — это тоже весомо, это влияет на умы, у меня вот такая борьба. Короче, придумывал всякого рода отмазки. И здесь мне нет оправдания, потому, что, кто знает, если бы вышло много таких, как я, было бы на тысячу, на десять тысяч больше, и, может, войны бы не было? Ну а вдруг?

— Оглядываясь назад, что бы ты сделал сейчас иначе? На какие компромиссы не пошёл бы, каких ошибок не совершил?
— На первом месте в моем рейтинге компромиссов — наша съёмка у Прилепина в его музыкальном шоу на РЕН ТВ. Мы готовились тогда к серии из четырёх больших концертов. Хотелось, чтобы мероприятие прошло громко, мощно и с максимальным количеством публики, поэтому не чурались никаких медиа. Ну, наверное, к Гитлеру не пошли бы, если б у него было ТВ-шоу. Или к Киселёву с Соловьёвым. А Прилепин мне казался тогда популярным писателем, про которого говорят, что он топит за ДНР. Ну, ок, таких топильщиков до хрена и больше, вон Александр Ф. Скляр тоже топит, что ж, ему теперь руки не подавать? Уже потом выяснилось, что он не просто рядовой топильщик, а душегуб.

— Как он на вас реагировал? Пытался обратить в свою веру?
— Нет, этого не было. Редакторша, которая нам симпатизировала, сказала: «Ребята, я прекрасно понимаю, кто вы, а кто он, но давайте постараемся обойтись без политики. Захар не будет касаться этих вопросов, вы тоже, пожалуйста, воздержитесь». Было видно, что он нас воспринимает как врагов, но сдерживается. Он был скован, едва ворочал языком, было понятно, что нейтральные вопросы, которые он заготовил или ему заготовили, ему не слишком интересны. В какой-то момент разговор коснулся нашего продвижения на западном рынке, я начал это комментировать, и он сделал лицо, как будто лимон съел, было видно, что ему капец, как неприятно.

— Это единственный такой случай?
— Нет, конечно, просто самый яркий, но такое бывало. В нулевые власти пытались строить а-ля комсомольские организации — «Идущие вместе», «Молодая гвардия», «Наши». Как-то поступило предложение сыграть на открытой площадке на Пушке на некоем мероприятии. Тогда общество не было сильно политизировано, не было такого, что мы с порога спрашивали: «А что за мероприятие, а что будут за флаги, какие лозунги?». А мероприятие оказалось какое надо мероприятие, было понятно, что вот флаг России, вот раздают листовки: «Вступайте в нашу организацию…» Я приехал на площадку, посмотрел на всё это, хмыкнул, но давать заднюю было поздно, тем более что гонорар нами был получен в виде стопроцентной предоплаты за несколько недель до концерта и освоен. Стыдно, конечно, но что было, то было, я живой человек, не ангел.

— Тем удивительнее то, как ты воспринял войну. Многие, почти все независимые артисты сделали протестные заявления. Но ты это принял так близко к сердцу, как мало кто. Твои аккаунты в социальных сетях просто разрывает от гнева, обиды, боли. Ощущение, что ты живешь только этим и думаешь только об этом.
— Среди моих подписчиков и даже членов группы многие не понимают, почему меня так колбасит. Типа, а что случилось? Вообще-то война, ребята. Это такие же города, как наши, сейчас лежат в руинах. Где что-то важнее, чем трупы на улице в Буче? Где что-то более важное, чем расстрелянный Мариуполь? Да, я в шоке, я в депрессии, мне капец как хреново. Мне говорят: «Димон, задолбал, хорош. Сочиняй песни, ты музыкант, нахера ты превратил свой аккаунт в рупор оппозиционных новостей?». Да каждый нормальный человек должен превратить свой долбанный аккаунт в рупор! Потому что это единственное, что сейчас важно.

Прямо сейчас в соседней стране погибают люди от рук наших соотечественников и на наши бабки. Это трагедия такого масштаба, что все остальное меркнет. Все, о чем мы спорили, чем жили, что чувствовали. Я листаю инстаграмы американских звезд, которых любил всю жизнь: этот анонсирует тур на 150 концертов, тот постит видос, как они круто отыграли сет в Оклахоме. Мои друзья в Москве офигенно веселятся в баре. Я смотрю на это, и мне теперь кажется, что это ненастоящий мир, какая-то игрушечная фигня. Я больше не верю в панк-рок, я больше не верю в карьеру рок-музыканта. Если мне скажут: «Димон, ты больше никогда не увидишь Россию, поклонников, залы, никогда больше не будешь играть музыку, но зато война завтра кончится», я скажу: «Да, давайте. Я еще и почку отдам».

Беседовал Ян Шенкман