Интервью от 13 февраля 2011

В поисках укромного местечка для беседы мы обшарили всю «Эру». Наконец, решив, что более-менее удобно будет говорить по соседству с местной каруселью, мы заставили капитулировать с диванов трёх парней и оккупировали локацию. Но тишина нам не отдалась, и половину диалога сопровождал марш, который отчитывал человек, проверяющий микрофон: «раз-два, раз-два, раз-два…».

— Двадцатилетие группы означает что-то, кроме информации об этом на афише?
— Да, конечно, это больше, чем десять или пятнадцать лет. Короче говоря, она очень давит, эта цифра. Она очень тяжёлая.

— Можно подвести предварительные итоги?
— Каждый день я всё больше и больше убеждаюсь в том, что, по большому счёту, ничего особенного не изменилось с группой. Мы занимаемся тем же самым, чем и занимались, и энтузиазм публики примерно на том же уровне. Так что, как будто, этих двадцати лет и не бывало.

— Я правильно понимаю, что символ группы — это звезда?
— Нет, у нас нет символа.

— Это с чем-то связано?
— С тем, что нам, наверное, было лень выдумывать эти двадцать лет символ. Типа того.

— Для чего нужны сторонние проекты? Разве эксперименты в рамках группы невозможны?
— В рамках группы невозможно играть кавер-версии. По крайней мере, по-серьёзному: играть длинные сольные концерты только из каверов, записывать альбомы. Поэтому возникли «Приключения Электроников», последние несколько месяцев ещё и «Ракеты из России». В рамках группы невозможно крутить пластинки в качестве рок-диджея, поэтому возникает история под названием DJ Spirin. Признаюсь честно, если бы ситуация с ансамблем с нашим была немножечко более радужной, если бы группа была чуть более востребована в стране, конечно, у нас бы, наверное, не оставалось на это времени и тогда эти самые проекты не возникали. Если ты в туре двести дней в году, как «Король и Шут» или Lumen или «Noize MC», то у тебя, наверное, даже и мысли такой не возникает, чтобы замутить на более-менее постоянной основе что-то стороннее. А так мы месяцами сидим дома, по большому счёту ничего не делаем, пинаем хуи и, естественно, в голову закрадываются мысли о том, чтобы чем-то занять себя в смысле музыкальном.

— Тогда эту не очень радужную ситуацию можно рассматривать как плюс?
— Я бы не сказал, что это прям такой уж плюс. Мне б, конечно, больше хотелось в рамках «Тараканов!» быть популярным в этой стране.

— Имеет ли группа право сохранять прежнее имя, если её состав значительно изменился, как, например, у Sepultura?
— В таких ситуациях не важно, кто уходит: члены оригинального состава, или те, кто был потом. В этих ситуациях всегда есть человек или двое, кто остается и тянет дальше эту повозку на своём собственном горбе. Один этот факт дает ему это моральное право, потому что он продолжает эту историю. Он не бросает всё. В какое-то время принимает решение: «Ушли люди, определявшие лицо, звук, но это история, которой я отдал большую часть своей жизни, огромное количество сил и энергии, должна продолжаться. И я буду это продолжать, не смотря ни на что». Вот в ближайшее время в Москву приедут Робби Кригер и Рэй Манзарек из The Doors. Они не называются The Doors, потому что им запретил их барабанщик так называться. Но мне кажется, что они имеют на это полное право. Потому что это уже пожилые люди, люди, которые вошли в историю тем, что были в составе The Doors, сделали огромный вклад в дело музыкальной революции, сочинили эти песни, они определяли звук шестидесятых, они были частью The Doors. Почему им сейчас мешают жить оттого, что они создали в молодости?

— К вопросу о пожилых людях. Ваша музыка имеет возраст? Он какую-то роль играет?
— Да, фэны всегда молодые. Фэны это почти всегда подростки или люди до двадцати пяти. Какой-то в этих песнях есть посыл, какой-то в них содержится червячок, который мешает продолжать любить их столь же самоотверженно, как и тогда, когда тебе было восемнадцать-двадцать. Наступает охлаждение с возрастом к этим песням, к этой музыке, к этой группе, и люди перестают ходить на концерты, начинают даже чуть-чуть с долей стыда, что ли, вспоминать эти годы, когда они были молодые, глупые и ходили на панк-рок.

— А как вы относитесь к этому «вырос из такой музыки»? Это стереотип?
— Я боюсь, что, всё-таки, стереотипы здесь, конечно, хотя и играют определённую роль, но, не главенствующую. Потому что, если бы это было влияние только стереотипов, то исход из этой культуры с возрастом в России был бы не такой массовый. Так что что-то здесь ещё. Что-то здесь в самих песнях находится такое, что, почему-то, не позволяет продолжать их любить. Они не века и не на все возрасты.

— Ваше отношение к эпитету, что приписали группе на афише — «легендарные».
— Ну, в этой стране любой ансамбль, который просуществовал более двух десятков лет, имеет право так называться. Уж хоть какими-то легендами он за двадцать лет точно мог обрасти. Всё-таки, это достаточно долгий срок.

— Для вас что-то значат премии вообще и, в частности, полученное признание на RAMP?
— Все премии очень условны. RAMP, который дали нам, был второй RAMP за всё время существования вообще российской альтернативной рок-музыки. И первый RAMP, когда придумали номинацию «панк-рок группа года». Поэтому, конечно, мы относимся к этому с сомнением. Тем более, что в ситуации, когда номинацию «панк-рок группа года» можно предложить дать всего пяти-шести коллективам в стране. Ну что это за конкурентная борьба? Тем более формулировка странновата. Я понимаю «барабанщик года» или «хитмэйкер года» или «клип года», но как измерить панковость? Но с другой стороны, так как это выбор людей, для нас это важно. Это, как минимум, показывает, что ребятам не всё равно, они за нас голосуют, они за нас рубятся, им важно, чтобы мы были первыми.

— Что говорит опыт выступления на международных площадках? Чем отличаются публики?
— За исключением того, что ты не можешь влиять на людей фактором узнаваемости песен, знанием и пониманием текстов, больше ничем. Если вы рок-группа, которая занимается чем-то энергичным, в меру атакующим, в меру агрессивным, то эта энергетика (все люди одинаковы) будет почувствована, месадж будет считан. И если ты зажигаешь, то они тоже зажгутся. Надо просто чуть больше усилий прилагать для этого, потому так аудитория абсолютно сырая. Но в то же время мы и в России иногда играем на не свою публику: на фестивалях, например, или на разогреве каком-нибудь. И здесь мы сталкиваемся с ситуациями, когда минимальное количество людей в зале знает, кто ты такой. Просто там люди больше в теме, у них меньше вопросов относительно того, что они видят, что они слышат. У них есть впитанные культурные коды, что называется: они считывают какие-то послания более точно, что ли. Послания мультикультурные, не только те, что содержатся в текстах.

— В этом смысле там приятней выступать?
— Европа, вообще заграница, географически более приятная территория, чем Россия. В принципе, там прикольнее. Там цивилизованнее, так как-то всё гуманнее, чище, проще. И из-за этого там расходуется намного меньше усилий для того, чтобы доказывать, что ты верблюд или нет. Это с одной стороны. С другой стороны здесь ребята, они хором поют песни, они тебя полюбили, они росли на этих песнях, они высказывают тебе признательность. Это дорогого стоит.

— Блиц. Что предпочтёте, яркий свет или густую тень?
— Слишком крайние позиции. Что-то посередине.

— Лука или Сатин?
— Наверное, Сатин. Хотя, в некоторых случаях…

— Застой или революция?
— Революция, если она требуется. Революция как средство исключительно против того, чтобы закончился застойный период, не подходит. Это недостаточная причина.

— В чём смысл вашей жизни?
— Это очень тяжёлый вопрос, на который я до сих пор ищу ответ. И я вообще не уверен, что человеку нужно этот ответ находить.

Автор: Артём Егоров