Интервью от 7 марта 2011

— 20 лет — это возраст. 20 лет — это дата. 20 лет — это целое поколение. Целое поколение настоящего панка с группой «Тараканы!» История этого легендарного коллектива насыщена событиями. За два десятка лет несколько раз менялся состав, концепция и стиль. Но свободный дух, любовь к хорошему звуку и желание поделиться с миром своим мнением о нём остались неизменными. Сразу после большого юбилейного концерта нам удалось встретиться и пообщаться с Дмитрием Спириным, бессменным лидером и вокалистом группы.

— Как впечатление от юбилейного концерта, всё прошло удачно?
— У меня ощущение, что это вообще был лучший концерт «Тараканов!» за 20 лет. Внутреннее такое ощущение. Не знаю, я в зале не был и оценить не мог со стороны, но такой зал, столько публики, свет, звук, гости — всё, как по маслу, без всяких… У нас вообще практически не было никаких косяков, никаких лаж. Я думаю, что, если бы я был поклонником «Тараканов!» и находился в зале, то был бы в неописуемом восторге. Ну, кто знает, может, всё это и не так…

— А такой вопрос: за эти 20 лет, касательно атмосферы в зале, концертов, изменилось что-то? Глядя со сцены: такая же публика, такая же атмосфера, или все совершенно другое?
— Просто панков было так мало в первые наши, наверное, лет пять-шесть существования, что вот эти дыры на танцполе, когда смотришь со сцены, они никогда особенно атмосферу более позитивной не делали. Как бы музыканты ни говорили о том, что им всё равно, сколько народа в зале — мы играем для себя, для своего собственного удовольствия — да, так всё оно и есть, но, когда у тебя в зале «биток» и большое количество людей хором слаженно ритмично припевы твоих песен поют, это заряжает дополнительной энергией. Этот энергообмен, он собственно атмосферу и формирует. Вот всё, что я могу сказать. Я честно говоря и не помню, как там было, что это была за атмосфера такая. Ну приходили люди, кто-то ходил на концерты в те времена. Бог их знает. Иногда группы встречали с большим энтузиазмом, иногда с меньшим — сложно сказать. Я думаю, что разница такая же, как и между выступлениями малоизвестной клубной группы и выступлениями признанных звёзд. Потому что сейчас мы можем уже этим статусом… как сказать, не хвастаться, а пользоваться. Ну мы в этом статусе находимся. Пускай у нас не очень много народу иногда бывает на концертах, но это люди, которые нас знают очень хорошо, и они пришли на нас специально, поэтому разницы нет. Вот и всё. Если говорить об атмосфере, то разница точно такая же, какая бывает между выступлениями клубной группы малоизвестной и известной банды, которая играет в большом зале, битком набитом собственными поклонниками.

— 20 лет всё-таки такая серьёзная дата. В чём, по-вашему секрет успеха и долголетия на российской сцене?
— Я не знаю, в чём рецепт успеха на российской сцене для других групп, я могу лишь только предполагать, что какие-то из них более соответствуют чаяниям, ожиданиям некого стандартного рок-фаната, у вторых — в мелодике и в лирике больше соответствия российской национальной ментальности, например, задеваются какие-то темы или используются какие-то фольклорные мотивы, третьи берут задушевностью, четвёртые, я не знаю, чем ещё. Что касается «Тараканов!», то про секрет успеха мне будет говорить очень сложно, потому что я вообще не уверен, что у нас уже был это самый успех. А что касается секрета долголетия, то как раз он в том, что этот самый успех всегда маячит где-то не за горами впереди, но никогда не наступает. Все эти 20 лет он маячит где-то рядом: вот-вот, вот-вот, ну, ребята, давайте еще поднажмём, давайте ещё сейчас выпустим альбом. И вот наконец наступит некое вселенское счастье для группы — начнутся стадионные туры, многотысячные залы, все бытовые и любые другие проблемы канут в лету, выступления на фестивалях и станем занимать первые три строчки хит-парадов. Всегда кажется, что это вот-вот наступит. И в этом ожидании прошло случайно 20 лет, неожиданных.

— Если попытаться весь этот период в двух словах описать, что получится?
— Очень спокойный, без рывков, как мне кажется, подъём наверх. Хотя, может быть, это и… (смеётся), что называется, скатывание вниз. Такой, как бы очень… ступенчато очень всё было и продолжает быть. То есть нельзя сказать, что у «Тараканов!» был момент, который описывается, как утро, в которое они проснулись знаменитыми, — этого не было. Такого рода событий в группе не происходило.

— А за те же самые 20 лет многое ли изменилось в рок и панк-рок среде? Работать и творить легче стало или наоборот?
— Я не знаю, насчёт рок-среды и панк-рока, могу говорить только о себе. Мне песни сочинять было несложно никогда. И если уж я задаюсь целью сочинить в ближайшие дни новое произведение, так или иначе песня будет сделана. Просто, когда у тебя начинается и длится достаточное время некий активный сочинительский период, оказывается, что за эти 5–7, может быть, 10 лет ты настолько глубоко копнул в тех темах, которые тебя волновали, что этот карьер полностью вытащен наверх, из него больше нечего выкорчевать, и какое-то время приходится новый искать. Быть пустоватым таким: некоторые уезжают на Тибет, некоторые в деревню, другие какие-то ещё средства используют для того, что бы новые источники вдохновения открыть в себе. Вот, что я по этому поводу могу сказать. У меня лично был уже такой период, и он кончился, это правда так, я писал много; когда много пишешь, процент качественного материала выше, естественно: сочинил 20 песен, если из них 5 хороших — это уже пол альбома. Сейчас, кончено, поменьше.

— А как, в таком случае, вы выходите из таких творческих кризисов, когда этот карьер уже исчерпан практически?
— Я никак не выхожу из них, потому что я не чувствую необходимости выходить из них. У меня нет никакой спешки, гонки по поводу песен, альбомов, группы и так далее. Я совершенно спокойно живу, отдавая себе отчёт, что сегодня я ничего не сочинил, у меня нет желания сегодня садиться. Тешу себя надеждой, что наступит момент, когда это случится само по себе, что я вдруг почувствую вдохновение, ощущение того, что если я сегодня что-нибудь попробую сделать, скорее всего у меня это выйдет.

— На концерте было много очень молодых ребят. Что, по-вашему, их привлекает в творчестве «Тараканов!»?
— То, что детишки ходят на панк-рок в этом нет ничего удивительного. Ещё лет пять назад я вообще сидел на измене, что мы всегда будем играть для подростков, даже, когда мы будем дедами 60-летними, у нас в зале будут 15-летние. Но, слава богу, как минимум, последний тур, он это моё опасение так или иначе развеял, я видел в городах людей старше, и их было, ну, не меньше трети аудитории. А так, если тебе 16 лет, ты заканчиваешь в этом году школу, то песня «10 лет назад 10 класс» тебе так или иначе близка, хотя она адресована людям 26-летним. И вообще, скажу по себе, мне почему-то казалось, что я не стану никогда человеком, который меняет убеждения, вкусы, интересы, кумиров и так далее. Я считал, что это всё западло, и, если человек в 25 лет говорит: «А, «Тараканы!», я на них в детстве ходил, а потом я из этого вырос», то он, мягко говоря, расписывается в своём преждевременном старении. А тут недавно приезжал ансамбль The Queers из Америки, — играл здесь неподалеку, на Таганке — поклонником которого я являюсь последние лет 12, а я не пошёл. Что-то холодно показалось. Серьёзно. Что-то холодно — не пойду. Не видел их ни разу, прямо фанат, фанат до сих пор: пластинки есть дома, майка есть, люблю слушать их песни. Когда играю DJ-сеты, часто их треки использую. А взял и не пошёл, хотя было три проходки бесплатных. Такие дела. Так вот, возвращаясь к подросткам. Подростки ходят, а ребята за 25 думают уже: блин, холодно. Они говорят, холодно; они говорят, слишком маленький клуб; они говорят, слишком большой клуб; они говорят, в гардеробе очередь; они говорят, гардероб платный; они говорят, слишком дешёвое пиво и слишком много пьяных; они говорят, слишком дорогое пиво; они говорят, слишком тихий звук; они говорят, слишком громкий звук — они находят массу аргументов для того, чтобы убедить себя в том, что им больше не надо ходить на панк-рок. И у них это получается. А 15-летний, он ломится, и ему всё в кайф, поэтому мы его приветствуем особенно.

— Есть ли какой-то образ фаната «Тараканов!»?
— Человек около 20-ти, скорее всего, житель города-миллионника, скорее всего, даже житель города Москва, на самом деле. Скорее всего, он какой-то студент и, скорее всего, вуза. Что-то я даже не знаю, как его ещё описать?

— А какой-то интеллектуальный уровень?
— Да, у него есть определённый интеллектуальный уровень, и я надеюсь, что он повыше, чем у поклонников других панк-групп. Мы сами умные очень.

— Ну это хорошо, что вы так считаете. А вы чувствуете, что несете разумное, доброе вечное? Что образовательную какую-то функцию выполняете?
— Образовательную функцию? Да, но немного не в том контексте, наверное, в каком вы имеете ввиду.

— Да нет, не в плане обучения, а в плане внутреннего воспитания человека, убеждений каких-то.
— Нет. Нет, ни в коем случае, от этого я очень хотел всегда быть далёк. Если имеется ввиду вождизм такой, а-ля Кинчев или что-то типа того: я расскажу вам, как жить, пойдемте за мной — этого нет. И не дай бог, если это случится, и если люди начнут это видеть и считать, что мы так делаем, я буду не очень рад. Что касается образовательной функции, в этом смысле мы делаем много таких мелких вещей в песнях, которые… Это, как в кинематографе Тарантино. Как известно, он был большим киноманом, работал в видеосалоне, с детства смотрел много-много фильмов. Когда стал снимать кино сам, такими приветами для других киноманов он стал делать что-то из разряда — у чувака имя, как в том гонконгском боевике 66 года, а здесь сцена, построена, как там.

— То есть какие-то аллюзии, отсылки?
— Да, аллюзии, отсылки мелкие. Я это делаю в текстах, мне очень нравится это делать, то есть кто знает, тот поймет. И в музле, и в названиях, в какой-то игре слов. И клево, когда иной раз видишь, что о-па, человек считал эту историю, и в интернете пишет: я понял! Там вот это-то вот что! — Ну молодец! Хорошо.

— Раз уж об интернете зашла речь. Как вы относитесь к тому, что ваше творчество в сети распространяется?
— Я слышал, не только наше.

— Ну да, не только ваше. Но кто-то пытается с этим бороться активно, в суд идёт.
— Я не слышал ни об одном иске, который бы учинили музыканты.

— Музыканты, само собой, нет. Это записывающие компании.
— Компании, да. Это их дело, это их бизнес, что ж делать.

— То есть по вам это никак не бьёт, и вы спокойно к этому относитесь?
— Нет, конечно, по нам это бьёт очень сильно. Вообще, когда я только планировал стать рок-музыкантом и мечтал о жизни рок-музыканта, о том, чтобы играть в группе, я в 16 лет, как и любой, наверное, подросток, не очень задумывался, а что будет, когда я подойду вплотную к пенсионному возрасту. Но попозже, когда мы уже начали быть активно записывающейся группой, у нас появился первый контракт, этот вопрос как-то впервые возник (я его сам для себя поставил). Стало ясно, что есть альбомы, контракт с хорошей фирмой грамзаписеи, контракт более-менее честный, не кабальный, и вот мы так и будем, как Rolling Stones, как Pink Floyd, я не знаю, как кто ещё, каждый год, раз в два года записывать альбомы, они будут выпускаться, публика будет их приобретать, когда-нибудь они будут переиздаваться, мы будем жить на эти отчисления (было такое чудесное слово royalties). И, может быть, к 60-ти годам, когда этих альбомов у меня в каталоге будет 30 штук, суммарные royalties ежемесячные позволят мне продолжать снимать квартиру и покупать что-то себе в недорогом гастрономе — мне этого достаточно (автомобиль мне не нужен, такого мне ничего и не надо, о семье, о детях я не мечтаю). Но научно-технический прогресс и дико приободренные его новейшими приобретениями меломаны устроили мне и таким, как я, небольшой сюрприз в плане нашей пенсии. Они, сговорившись, сообщили, что отныне не считают меня вправе выбирать, как именно мне жить и с чего мне зарабатывать, и что мне теперь, по их мнению, требуется играть концерты, чтобы зарабатывать на жизнь и всё, потому что мои записи они будут теперь получать бесплатно. Таким образом, в 35 лет или чуть раньше, я столкнулся с зубастым оскалом уродливой реальности. Но что делать, это, что называется, научно-технический прогресс, здесь действительно, против него не попрёшь, точно так же, как и не попрешь против российского нежелания платить за то, что можно получить бесплатно. А обо всём остальном эти критики авторского права, критики судебного процесса, который сейчас ведет фирма грамзаписи «Никитин», критики вообще попытки артистов хоть как-то привести свои отношения с интернетом в какое-то правовое поле, они все кричат в один голос: артисты, играйте концерты — мы готовы платить за билеты — пусть это будет вашим единственным заработком, вы не должны получать от записей. Хочется просто обратиться к этим людям, они же, наверное, работают на каких-то работах и, наверное, в 55 или в 60 лет (в зависимости от пола) они выйдут на заслуженную пенсию, а мне нужно будет продолжать скакать на сцене. Это не очень справедливо.

— А что вы думаете о таком явлении, как всякого рода запреты на выступления в разных областях и даже странах?
— Честно говоря, мне это не очень нравится. Я человек свободолюбивый, и было бы странно, если бы мы по-другому относились к этой нравственной доктрине. Кончено, удивительно, что в 2011 году находятся целые области или даже страны, в которых составляются чёрные списки, запрещается какой-то жанр или стиль музыки, по тем или иным параметрам. Это странно, по меньшей мере. Ну, а что касается нас, как гастролирующих артистов, которым публика не оставляет ничего, как только зарабатывать на концертах, это ещё и удар по карману. «Мы будем бесплатно качать вашу музыку, и ещё вот туда и туда вы поехать на гастроли не можете — крутитесь, как хотите».

— Отвлечемся от денежной темы. Вы написали автобиографическую книгу…
— За бабки.

— Хорошо, хоть за бабки. А не хотелось художественную написать?
— Хотелось, и даже полторы главы у меня даже написано с моим соавтором про рок-группу — комедийно-трагедийный фарс.

— Вымышленная группа?
— Группа крайне вымышленная, но при этом, естественно, так как мы с моим соавтором вовлечены в российскую рок-сцену, без аллюзий на реальных персонажей в ней не обойдется. Достаточно сказать, что главного персонажа там зовут Шайтан, ну кличка у него такая. Он пропойца, человек, который был звездой большой в российском роке, но уже лет восемь, как его группа распалась, и он живёт случайными заработками. Он около чебуречной тусуется на Китай-городе со шкаликом в кармане и случайно попадает под колеса чувака, который до сих пор поклонник его группы. Так начинается сюжет. Пока мы не далеко продвинулись, но синопсис выстроен.

— А вообще что вы читаете, вот в последнее время что прочли?
— Да, прочитал последнюю книжку Пелевина, «Ананасовая вода для прекрасной дамы», и очень грустным образом закончилось моё чтение этой книжки. Там оставалось 15 или 20 страниц, она у меня случайно упала в ванну, а, когда я решил её немедленно высушить и поставил её около зажжённой конфорки, как мне казалось, достаточно далеко, и ушёл в комнату, она по какой-то причине упала и загорелась, и пришлось вообще выкинуть её… Хорошая, кстати, была книга. Пелевин вообще хороший, Пелевина люблю.

— Вчера вы выступили с несколькими молодыми панк-командами. Какие из современных молодых панк-групп вам нравятся, с кем-то хотелось бы, может, что совместное сделать?
— Я, честно говоря, вообще не отказываюсь ни от каких студийных дуэтов и даже от концертных выступлений, в случае, если мне симпатична группа, если я знаю этих людей и если хорошая песня. У меня очень много таких колобораций, то есть я вообще примерно, наверное, раз в 2–3 месяца точно для кого-то что-то записываю, тем более что интернет, о котором мы ранее говорили, позволяет это делать очень быстро, находясь вообще на разных полюсах земного шара. Все те группы, чьи музыканты были вчера, они все хорошие, всем нам нравятся они. Но наиболее яркий артист современности, что называется, «совесть нации» — это Noize MC. Хоть, конечно, он не чистый панк, но всё-таки многие их песни с панк-позицией и даже иногда в стилистике музыкальной.

— Вообще, если говорить о панке, как о стиле музыкальном, он на российской почве будет развиваться или как?
— Маловероятно, если честно, потому что, как известно, у России свой собственный путь во всём, даже в том, что касается изобретений заграничных. Поэтому здесь катят и оказываются популярны такие варианты панк-музыки или рок-музыки, которые очень сильно смешаны с фольклором, с русскостью какой-то. И ещё ко всему прочему, уж, если это панк-рок, то: «мы тебе поверим, парень, если сдохнешь перед нами сейчас на сцене или, по крайней мере, нам будет казаться, что ты готов это сделать, вот тогда мы будем аплодировать стоя и будем понимать, что ты действительно искренний герой, настоящий и правильный». Но даже эта волна уже ушла. Это было популярно, весь сибирский панк («Гражданская оборона» и иже с ними), вот этот вот надрыв, депрессивное послание такое — даже это уже перестало быть сколько-нибудь массово востребовано, не говоря уже о наших столичных поп-панк играх в Калифорнию, скейтборды и узкие штанишки. В России в роке будет популярно то, что совпадает с ментальностью. Людям нравится «Король и Шут», и я понимаю почему. А «Тараканы!», ну, дай Бог, если у нас будут хотя бы большие клубы. Мы — как это сказать? — для веселья играем, чтобы люди бодрились, а люди не очень-то бодрятся. Не дают нам возможности расслабиться, мы не в такой стране живём. Люди в напряжении находятся, и я их понимаю, я тоже нахожусь в напряжении, я вместе с ними живу в этой стране. Здесь постоянно, если не одно, так другое. Откуда уж тут возникнуть желанию пойти оторваться на клевый позитивный панк-концерт.

— Но само же явление панка не может взять и умереть? Это же всегда какой-то протест, может быть, он существует просто, пока есть, против чего протестовать?
— Не понятно, о каком мы таком панке говорим. Я имею ввиду, если мы говорим о совпадении некой классической стандартно понимаемой музыкальной формы и протестного заряда, то эта история, как мне кажется, кончилась вообще. Потому что протестный заряд сейчас в намного большей степени выражен в композициях рэп-групп. И эту функцию сейчас выполняют они, а не панки. Именно поэтому Noize MC тусуется с Чачей, и вообще на панк-концертах его часто можно видеть. А протестная молодежь так сильно запарена на песнях хип-хоперов ныне популярных.

В России была волна большого интереса к панк-музыке, когда андерграунд наконец-то выплеснул наружу НАИВ, «Элизиум», Distemper, «Тараканов!», «Король и Шут». Эти группы стали ни с того, ни с сего большими. Ну как, условно большими, по крайней мере они перестали ограничиваться клубным андерграундом. А на их место пришло большое количество молодых людей. Это было модно. Перед эмо, перед ню-металлом, была волна такого вот ска, все играли такую музыку. Но мода прошла. Но я честно скажу, что о судьбах жанра, стиля не задумываюсь, мне главное, чтобы в моей группе было всё ровно, чтобы ездили на гастроли, чтоб у нас сочинялись песни, чтобы у нас хватало средств записываться и так далее. А что там будет со сценой… я уже давно за эту, так называемую, сцену не рублюсь. Сцена не рубилась за меня никогда, честно говоря. И поэтому, что там с ними будет, со всеми остальными, мне наплевать, честно. Я искренне говорю.

— А не было желания никогда из этой страны уехать и попробовать где-то в другом месте?
— Если у меня и было желание уехать из России, то не для того, чтобы организовать рок-группу и быстренько прославиться. Но честно говоря, я бы с удовольствием не жил в России, и не делал бы этого уже лет 15 как. И удивительно большое количество людей, слыша от меня подобное признание, говорят: «Так что ж ты не уедешь?» Сразу видно, что опыта добывания западный виз у этих людей не очень много, не говоря уже о виде на жительство и тому подобное. Как будто бы нас там ждут с распростертыми объятиями. Как знаете, мне один знакомый швейцарец говорил: «Блин, у нас здесь так скучно, так скучно. Здесь такой процент самоубийств. Здесь ничего не происходит десятилетиями. Мы живём тухнем (в этом своём Люцерне или Берне)». А это как раз было где-то через неделю после того, как две шахидки взорвали себя на фестивале в Тушине. И я ему говорю: «Ну да. У нас, конечно, повеселее живётся». Разнообразнее, как минимум… честно говоря, лучше б я там жил. Я бы, мне кажется нашел бы себе занятие, чем развлечься, вместо того, чтобы ежедневно впихивать себя в поезд метрополитена, ещё и посматривать по сторонам, кто там и как едет рядом со мной.

— Интересно ваше мнение по поводу происходящего в Северной Африке, на Ближнем Востоке. Возможно ли в России подобное? Я понимаю, что вы не политик, но всё же.
— Я послеживаю, честно говоря, за тем, что происходит и здесь у нас, а не только в Ливии. И, как минимум, если бы я был у руля коррумпированной верхушки российского правительства, задумался бы. Хотя бы потому что эти примеры очень показательны. Огромное количество порабощённых людей, которые вообще не шуршали десятилетиями, жили под гнётом, казалось бы, незыблемых режимов, тиранов, ещё более тиранских, чем в России, вдруг выходят на площади и буквально на считанные дни этим, казавшимся железобетонными, режимам, приходит конец. Я бы по крайней мере на их месте делал какие-то выводы, потому что ничто не вечно под Луной. Мне кажется, они их не делают. Но не потому что они какие-то дураки. Они про нас такое что-то понимают или знают… И события на Манежной площади, и последующая поездка премьер-министра в одном автобусе с главарями футбольных фанатских организаций для возложения венков на могилу погибшему парню о многом говорят. Если бы я был главарем фанатской футбольной организации, я бы обеими руками и ногами был за эту власть, даже если я за день до этой поездки был ярчайшим и отъявленным оппозиционером. Ход ясен, понятен, очевиден, и тут даже особых шахматных способностей не надо, чтобы выстраивать такие простые комбинации. А Муамар Каддафи не ездил никуда, он только демонстрировал роскошь, дворец и своих наложниц, например. А надо было немножко поездить.

— А что о переименовании милиции в полицию думаете?
— Даже не хочу думать об этом ничего. Зачем нам думать о том, что одни две буквы поменяли на другие две буквы?

— Панк — почти всегда анархист. Как по-вашему, возможна ли анархия в отдельно взятой стране или в целом мире? И каким будет мир, где падут все запреты?
— Я был в местах в мире, где практически анархическое устройство. Например, это такой город в городе в Копенгагене Христиания. Большое количество разных целых микрорайонов в некоторых европейских столицах, где почти все дома сквотированы, и живут всякие левые, радикальные экологи, анархисты, панки и так далее. Это выглядит забавно, как минимум, но только в таких масштабах, мне кажется. В масштабах государств до тех пор, пока существует зависимость от энергоносителей, до тех пор, пока энергоносители добываются из природы, и до тех пор, пока у одних государств на территории этих залежей много, а у других мало, всегда будет сохранятся риск того, что будут вестись войны за эти самые энергоносители, значит государства вынуждены будут содержать армии, а при анархическом устройстве, это не возможно, да это и не полагается. Там все люди живут крайне мирно, это такие коммуны. Очень силен там фактор доверия, общинности, общака такого. Так что всё это только, что называется, в победивших демократиях возможно. Но обратная сторона медали: нет полицейских, некому смотреть, и сразу же там драгдиллерство повсюду, хотя других преступлений нет почти.

— Другой вопрос. В кино, точнее сериалах, вы играли только самого себя. А не было желания перевоплотиться? И какую роль вы бы на себя примерили?
— Играли мы самих себя не потому что нам так хотелось, а потому что такие были предложения. А пойти на сближение хоть с каким-либо кинематографом я всегда хотел, потому что это моя мечта — кинокарьера. Поэтому я любые предложения всегда поддерживал и кого угодно могу играть. А так мне кажется, что я актёр универсальный, задатки у меня в крови, в природе, что мне даже школа не нужна, и учиться мне не к чему. Меня — хоть завтра на площадку! Я кого угодно сыграю! Серьёзно!

— Просто не предлагают?
— Нет, не предлагают. И когда я так говорю, мне отвечают: «А чего же ты сам-то?» И как-то раз подумал, а действительно, чего же я сам-то? И начал дергаться по этому поводу. Но оказалось, для того, чтобы продвинуться туда самому, нужно делать неимоверное количество титанических усилий, которые мне, с ментальностью состоявшегося селебритис, уже не в кайф — проходить кастинги, отсылать фотографии в базы данных. У меня даже был агент, и до сих пор есть, два года — ни одного предложения пока. А отказаться от мечты не могу.

— И последний вопрос. Вы музыкант и постоянно живете в мире звуков. Не бывает желания побыть в тишине? Или «тишина — это смерть»?
— Вот у нас, да, есть две противоречивые песни: «FM молчит», где слова «Я давно хотел побыть в тишине», и «Тишина — это смерть». Это всё оттого, что известный слоган silence=death мною был переведен немного неправильно. Я когда припев песни «Тишина — это смерть» сочинял, мне хотелось этот слоган перевести и использовать в качестве припева. Оказывается тишина=смерть — это слоган антиСПИД компании западной, который означает, что наше молчание может повлечь за собой чью-то смерть. И из-за этой ошибки такой парадокс имеется, что в начале концерта мы играем песню «FM молчит», а последней играем — «Тишина — это смерть». Но, что делать. Тем более, что я уже жаловался группе на это и предлагал что-то отменить, чтобы быть последовательнее. А мне говорят, нет, «FM молчит» — это же песня, направленная против попсовых радиостанций и коммерческой музыки в эфире, против этого мусора, от которого хочется, чтобы уши отдохнули. Я согласился с такой позицией. И делать нечего, потому что обе песни очень хорошие.

Честно говоря, я не люблю, когда тихо, мне нравится, когда что-то играет постоянно. Первое, что я делаю, приходя домой, — это включаю компьютер и радио. И мы наполняемся звуками.

Автор: Марина Францева